Туман. Белое марево плотным облаком закрывало водную гладь, не пропуская сквозь себя ни единого луча солнца. Молочная стена непроглядного дыма сплошной стеной накатывала к берегу, словно волна. Но, не смотря на тяжесть этой волны, полотно воды было пугающе глатким. Грозные, неспокойные, неукротимые волны, разбивающие голову о прибрежный песок сейчас утихли, испуганно вытнувшись зеркальной поверхностью воды.
Но не только необычно спокойные воды навеивали ощущение чего-то ужасно неправильного. Птицы, вылетающие на ночную чистку пищевой цепи, куда-то исчезли, и даже далеко за горизонтом небыло слышно их разноголосого вопля. Ветер, буйный разбойник, склонился к песку, и не найдя в морском бризе поддержку, разтворился в тишине. Тишина. Тишина застилало это место. Казалось, что тишина пожрала все звуки, когда либо бывшие здесь. Тишина зловещая, тишина огромная, тишина липкая. Тишина тонкой пленкой покрыла волную гладь, матовой пеленой закрыла небо.
Тишина предвосхищала что-то невообразимо неправильное.
Сначала в белом мареве появился черный как пустота череп. За черепом - матовый нос корабля разрубил туман подобно ножу, прорубавшему себе путь в пучке ваты.
Да, этим чем-то неправильным оказался корабль. Пропитанный насквозь тьмой испанский галеон её вличества императрицы, получивший в своей новой жизни имя "Отчаянье".
Отчаянье пришло в этот мир.
Сквозь белый туман, скрывающий воды Обливиона, окутанное тьмой, сотканное из трупов и с парусами из человеческой кожи, "Отчаянье" медленно двигалось к берегу.
Бесшумно. Даже снасти не трещали. Корабль, идущий между мирами, пришел в новый мир тихо, как приходит сама смерть.
На верхней палубе, молчаливым исполином стоял он, окунув свою голову в бездонный океан мыслей. Шлем-капюшон был откинут, и миру открывалось его отмеченное смертью лицо. Ободранные губы, впалые щёки, глубокие черные впадины заместо глаз, шрамы и царапины, седая шапка волос. На плечи была накинута теплая накидка с  высоким, пушистым воротником из седого меха неизвестного этому миру животного, руки покоялись на рукояти воткнутого в землю перед ним меча. Весь облик рыцаря буквально излучал задумчивость. Глубочайшую погруженность в темнейший омут темнейшего разума.
В такие моменты, Арториас отчетливо слышит тьму. Тьма поет ему песни о пустых городах, и он видит их перед собой. Тьма расказывает ему о снежных равнинах, где будет гореть огонь. Шептал мне рёв умерших и умирающих. Нотами шли ему в уши отчаянье и безысходность. Тьма любила такие миры. Арториас любил такие миры. Миры декаданса, миры развращения, миры, в которых сама магия медленно-медленно прогинается по тяжестью смертных грехов. Золотые дворцы аристократов, и залитые отбросами трущебы. Душегубцы в манжетах и позолоченных фраках, ничуть не чище грязных разбойников с улицы, и бледные пальцы испачканы в крови не меньше чем потные ладони убийц. Мир гниет начиная с головы.
Матово белое лицо Арториаса отпустила дымка задумчивости, и рыцарь смерти поднял глаза, выискивая на борту корабля своего миньена.
Земля уже близко. Воздух нес на своих перьях запах живых.

Отредактировано Artorias (29-10-2012 21:23:36)